Убийца

[erinaco]

Недавно прочитала фразу о том, что, мол, сегодняшние дети хотят, чтобы их трахнули, а потом убили. Посмеялась — и думала, что забыла.
Ан нет. Идея прочно застряла в голове.
А что делать — ангст)))

Кстати, мне кажется, этот арт в тему будет:

Пы.Сы. Бетить никто не хочет, так что ляпы сообщайте

Дуло у виска. Холодный ободок, от которого расползается по коже бледный ледок смерти.
Я не колеблюсь ни секунды.
— Подожди! — в моём голосе страх не успеть. — А как же последнее желание? Смертнику разве не полагается такое право?..
— И чего ты хочешь? — с любопытством спрашивает он, чуть отводя дуло.
Я глотаю бородатую шутку про «опусти пистолет и дай мне уйти», вместо этого выразительно окидывая его взглядом. Медлю — не потому, что пытаюсь тянуть время, хотя кто скажет наверняка? Я не знаю, как сформулировать просьбу.
— Я хочу… ну… ээ… в общем… гхм…
Я силюсь выдавить из себя что-то более содержательное; зря стараюсь.
Но он фыркает, криво усмехается — и убирает пистолет.
Он всё понял правильно.
— Здесь есть только я.
Я рассеянно отмечаю, что у него приятный голос, щекочущий и неподходяще мягкий — хотя именно это почему-то помогает мне сейчас расслабиться.
Мне с трудом удаётся сосредоточиться и кивнуть.
— Я хочу… ну, забыть. Не знать, — я путаюсь в словах. — Понимаешь?
В моём голосе даже я слышу жалобно-просительные нотки.
Он кладёт пистолет на стол — в зоне моей видимости, но вне досягаемости. Осторожен, конечно. Но я не собираюсь предпринимать никаких попыток к бегству. Может, и зря.
Я набираю воздух в лёгкие и задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду; тянусь к пряжке на его ремне.
Его тихий смех — словно мороз сыпанул по коже. Он мягко отстраняет мою руку.
— Ты разве куда-то спешишь? — он притягивает меня к себе за руку, обнимает, шепчет в самое ухо какую-то мелочь.
Я сглатываю — и пытаюсь сдержать нервную дрожь. Напоминание смерти играет на рукоятке пистолета металлическими бликами от электрической лампочки под потолком.
Сказать в ответ ничего не получается, и я качаю головой.
Нет, куда мне спешить?..

Я задыхаюсь, пока он исследует ртом мою шею; мои пальцы судорожно мнут его рубашку. Странно, как я вообще не изодрал её в клочья.
Наконец мои колени предают меня, подгибаясь, словно сделанные из ваты. Он тихонько смеётся мне в шею, щекоча дыханием кожу. Проводит губами по моему затылку — и у меня темнеет в глазах. Гиперчувствительность на нервной почве, не иначе.
Он заводит мои руки за спину, перехватывая кисти одной ладонью, широкой и крепкой, оставляя весь контроль себе. Чёрт, я не думал, что возможно заставить меня чувствовать себя ещё беспомощнее… Когда я успел подчиниться ему, отдать инициативу? Ведь я же хотел сам…?
Пока я ковыряюсь в себе, его пальцы скользят по моей щеке, задерживаются, чуть поглаживая скулу мягкими подушечками, привлекая моё внимание…
Он добивается от меня первого стона. И я сдаюсь, закрываю глаза, подставляя губы. Он ведёт по ним пальцем, лаская нежную кожу, наклоняется, оставляя на мне горячие пятна своего дыхания.
Его губы проходят вскользь по скуле, задевают висок и устремляются ниже. Возле уха движение приостанавливается, шершавый влажный язык скользит по мочке.
Я зажмуриваюсь от неожиданной боли — он несильно прикусил нежную кожу за ухом. Колени подгибаются помимо моей воли — он поддерживает меня за спину.
Я успеваю поразиться, какие у него горячие ладони. Меня бьёт озноб.
Он прижимает меня к себе, и пуговицы на его рубашке больно впиваются мне в щёку. Он подхватывает меня на руки, словно я не способен передвигаться самостоятельно. Вполне вероятно, именно так и обстоит дело…
Кровать мягко пружинит под моим весом. Он ставит колено рядом со мной — слишком близко, меня снова кидает в дрожь, — и одним неуловимо слитным движением выскальзывает из пиджака.
Когда он склоняется надо мной — нарочито медленно, дразнясь, — я заглядываю в расстёгнутый воротник его рубашки. Под лопаткой сладко ноет.
Я не могу видеть его глаз — пробивающийся из соседней комнаты свет высвечивает только его силуэт, большой и чёткий на белесо-жёлтоватой простыне потолка. И всё же я не могу отделаться от ощущения его взгляда на своём лице, неотрывного — не настырного, нет, просто пристального.
…Совершенно неожиданные воспоминания редко бывают приятными. Я вспоминаю, что сначала это всегда больно. Внезапный страх окатывает меня ледяной волной. Я отползаю на локтях, всё ещё не в силах оторвать от него глаз. Наверное, если бы глазами можно было есть — от него не осталось бы даже костей…
Он замечает мои манипуляции и кладёт руки на мои колени уверенным, сильным жестом. И это почему-то лишает меня желания бежать. Я застываю, всматриваясь в его силуэт.
Его ладони медленно скользят по моим бёдрам, забираются под свитер, легкомысленно задирая его до самой шеи. Он склоняется к моему животу — и оставляет на коже глубокий засос.
Интересно, как отреагирует моя мать, когда увидит труп своего сына, покрытый разномастными засосами?..
Эта мысль вызывает во мне истеричное желание расхохотаться. Живот подрагивает от сдерживаемого смеха…
Он отстраняется. Наверное, решил, что я боюсь щекотки.
Но он и не думает останавливаться — только стягивает с меня свитер. Я остаюсь перед ним полуголый. Несмотря на жар, тугим комком свернувшийся в животе, кожа быстро теряет крохи тепла, и мои зубы начинают выстукивать нечто замысловатое.
Теперь его очередь смеяться.
Он берёт меня за плечи, притягивает ближе, прижимает к груди. Он горячий, словно печка — я чувствую это очень хорошо сквозь тонкую ткань рубашки.
Собственно, рубашка мне мешает. Мне хочется прижаться к голой коже, хотя я не знаю, чего в этом желании больше — страсти? Или мне попросту холодно?..
Я цепляюсь негнущимися пальцами за верхнюю пуговицу. Он не отстраняется, но и не помогает. Ждёт, пока я справлюсь с несознательными пуговицами сам.
С грехом пополам мне поддаются первые две… три, я в отчаянном нетерпении берусь за четвёртую…
Его руки у меня в штанах мгновенно выметают из головы все мысли и большую часть эмоций, оставляя только всепоглощающий жар — и ощущение его ладоней, пальцев…

Я быстро кончаю — конечно, я ведь и был уже на взводе.
Вот у него-то откуда столько самообладания?! Он снова медлит, ждёт, пока я отдышусь, пока успокоюсь, пока хоть немного приду в себя…
Я упрямо сажусь и продолжаю расстёгивать на нём пуговицы. Он сидит неподвижно; мне даже на мгновение кажется, что он уснул — таким расслабленным он выглядит, — и я подвигаюсь ближе, заглядывая ему в лицо. И замечаю, как едва заметно трепещут его веки.
Расстёгнутая рубашка светлым пятном выделяется на его теле — и это невероятно сексуально. Я облизываю губы. Вот и моя очередь проявить активность.
Я шарю руками по его телу, чёрному в полумраке комнаты, и с несколько мазохистским удовольствием осознаю, что он вовсе не так мускулист, как кажется на первый взгляд. Мои пальцы ощупывают живот, рёбра, плечи… Нет, он не тощий — скорее поджарый. Аристократично-породистый, как хорошая борзая.
Он терпеливо ждёт, давая мне возможность привыкнуть к своему телу. Наверное, на моём лице сейчас это идиотское выражение, которое появляется, когда я улыбаюсь…
Он ловит мои руки на своей груди, и я не могу сдержать дрожь, когда он подносит их к губам, и целует раскрытые ладони. Мне хочется видеть его глаза.
Его губы скользят к моему запястью, затем выше — к сгибу локтя…
Я никак не могу взять в толк, почему он каждый раз отворачивается, стоит мне потянуться за поцелуем?
Мне немного обидно, что он ни разу не поцеловал меня в губы — хотя его собственные шарили по моему телу настолько беспечно, словно он уже успел изучить каждый изгиб, каждый участок, всё до последнего волоска.
Мне начинает казаться, что я схожу с ума. Наверное, я уже давно безумный — ведь это я сейчас собираюсь трахаться с собственным убийцей?
Пальцы вразброс бродят по телу, нажимая и поглаживая какие-то незначительные на мой взгляд точки — и у меня перед глазами вдруг рассыпается искристое кружево, вспыхивают под плотно зажмуренными веками крошечные золотые точки.
— Быстрее…
Но вместо связной речи с губ срывается тихий невнятный стон.
Меня будто бьёт током от каждого прикосновения его рта. Он нежен — но неожиданно пускает в ход зубы. Он медлителен — и вдруг жарко накрывает особенно чувствительный участок кожи жадными губами.
Кровать мягко жалуется и всхлипывает от каждого движения.
Я безропотно приподнимаю бёдра, позволяя ему стянуть с меня штаны.
— Смазка? — спрашивает он меня чуть прерывающимся голосом, тихим шёпотом в ухо.
Я качаю головой. Нет, я, в общем-то, не ханжа, и я никогда не брезговал сексом с мужчинами — но всё же я предпочитал заниматься этим не на своей территории. Тем более, ко мне любила наведаться мать…
Зато где-то на рабочем столе, между компьютером и сваленными в одну кучу бумагами, дисками, многочисленными блокнотами и другой канцелярской мелочью, должен был заваляться какой-то крем (для рук, что ли?). Я только понадеялся, что он без любимого мной ментола…

…Я остаюсь лежать на кровати — разбросанный по скомканному покрывалу, тяжело дышащий, как после резвой пробежки, и нетерпеливо вздрагивающий.
Он видит в темноте, как кошка, — и так же бесшумно передвигается. Я не слышу ни звука со стороны стола, хотя то, что там обычно творится, проще всего охарактеризовать словом «Хаос». Именно так — Хаос с Большой Буквы.
Он возвращается, напряжённый и собранный, с матово белеющим тюбиком в пальцах.
Я чувствую себя неловко и скованно. До меня вдруг доходит, что он совершенно чужой, незнакомый мне человек. Интересно, были ли у него такие мысли? Он так легко согласился выполнить моё желание…
Он разводит мне колени, и я пытаюсь убедить себя не сжимать их опять. Нервозность напоминает о себе крепко стиснутыми челюстями.
А потом его пальцы как-то сразу оказываются во мне, и мне остаётся только задерживать дыхание и терпеть.
Я вспоминаю это ощущение — больно и немного гадко. И так всегда — первые мгновения отдают налётом отвратительности, горьким привкусом оседающем во рту.
Сейчас это нисколько не сексуально, и я вообще не понимаю, что за муха меня укусила? Какого чёрта, я захотел, чтобы меня отымели перед тем, как убить? Да я совсем с ума сошёл!
Он не слышит моих терзаний; да и не спешит он только затем, чтобы дать моему телу привыкнуть. Мне почему-то кажется, что он сам уже не прочь избавиться от одежды, и я неловко стаскиваю с него брюки.
Впрочем, мне удаётся только приспустить их, и ему приходится вытащить из меня пальцы, чтобы снять их самостоятельно. Теперь я начинаю понимать, почему именно секс был моим последним желанием: внутри меня странная пустота, мне не хватает его пальцев, и я нетерпеливо дёргаю его на себя.
Он меня удивляет; я уже готов, но он опять берёт неспешный темп, замысловато лаская меня. И в какое-то мгновение я понимаю, чего он добивался: меня уже во второй раз за сегодня выгибает дугой оргазма.
Последствия эйфории мешают мне понять, когда он успел войти в меня, но я послушно подаюсь навстречу — и застываю.
Боль, смешанная с ещё не ушедшим до конца удовольствием, пульсирует в кончиках пальцев. Ощущение странное и интригующее.
Он делает первый толчок, совсем короткий. Неторопливо выходит и повторяет попытку.
Чёрт возьми, да он слишком уж осторожный!
И он снова будто слышит мои мысли, одновременно ускоряясь и толкаясь глубже.
Я неудачно выворачиваюсь, больно опираясь на одно плечо. Он замечает это — и сразу меняет неудобную позу.
Но меня это не устраивает, я жажду инициативы, мне хочется почувствовать власть над собой, над ним, над всей этой глупой ситуацией. Власть хоть эфемерную, но зато приятно успокаивающую.
Я надавливаю на его плечи, толкая на спину; он послушно ложится. Я наконец могу видеть его глаза: из окна льётся молочно-синеватый свет луны. Я седлаю его бёдра, облизываю губы; он улыбается с таким предвкушением, что мне с трудом удаётся сдерживать стон.

Луна за окном просто огромная; она слепит, как яркий фонарь. Я зажмуриваю глаза, кусаю губы, запрокидываю голову назад, изгибаясь, теряя равновесие… Если бы он не придерживал меня за локти, я бы наверняка упал.
И я ловлю в обрывочном, помутнённом сознании мысль, что хотел бы проводить свои ночи вот так, с ним, в одной кровати, до крови царапая его плечи и пугая соседей неистовыми криками и стонами…
Нет.
Реальность накатывает тяжёлой тошнотворной волной: не будет у меня больше ни одной ночи, ни с ним, ни без него. Он убьёт меня, как и должен, для этого его наняли…
Я всхлипываю и останавливаюсь. Его лицо обеспокоенное и понимающее. Он смотрит мне в глаза — и бережно укладывает меня на спину.
Я закрываю лицо ладонями; под пальцами горячо и сухо. Он целует мои руки, отнимая их от лица. Я открываю глаза — и тут же зажмуриваюсь. Он наконец касается моих губ и целует, мягко, долго, так нежно и так чувственно, что у меня едет крыша.
…Ах чёрт, зачем он меня поцеловал? Так обидно, что у меня есть только одна эта ночь, безумно обидно, что он не будет меня больше никогда целовать, так жаль…
Он берёт меня неторопливо и осторожно, будто я хрустальный. Я стараюсь расслабиться и сдерживать стоны; мне ненадолго удаётся, хотя на это и уходят те крохи гордости, что ещё у меня оставались. И я уже азартно цепляюсь за его плечи, притягивая ближе к себе, и сам нахожу его губы…
Он что-то шепчет — но я уже ничего не понимаю, не могу разобрать ни слова. Он стонет, его голос отдаётся во всём теле сладкой дрожью.
Он подхватывает мои ноги под коленями, меняя позу, — и сразу становится агрессивнее, быстрее, жёстче. А для меня всё сливается, сплетается в огромный неразборчивый комок: руки, губы, бёдра, волосы, кожа… больно и сладко, и липко там, внизу…
Он тяжело выдыхает мне в ухо и выходит; я чувствительно вздрагиваю, а он неторопливо скользит губами вниз, туда, где всё ноет и горит, и болезненно сжимается в предвкушении его рта.
Я запутываюсь пальцами в его волосах, выгибаясь навстречу, толкаясь глубже, настойчивее, и от золотых мушек под плотно сжатыми веками становится светло. От моего крика даже у меня самого закладывает уши.
Я обессилено падаю на кровать, на сбитые и смятые простыни, неприятно влажные, пахнущие острым и солёным; каким-то краем сознания мне удаётся понять, что он лежит рядом, так же как и я пытаясь отдышаться.
Я тянусь к нему, и мы опять целуемся, на этот раз так неторопливо, будто вся вечность в наших руках, целуемся вкусно, без страсти, только с ласковой усталостью… Никогда не думал, что губы мужчины могут быть такими тёплыми и мягкими — и нежными, ласкающими, как шёлк.
Я отстраняюсь, хватая воздух ртом и неудержимо смеясь. Надо же, какие дурацкие эпитеты и сравнения лезут в голову… это всё нервы, нервы…
Очевидно, мой смех заразителен — он смеётся вместе со мной. Неспешно садится на кровати, усаживает меня к себе на колени. Я вздрагиваю — его руки на моих бёдрах, и мне уже совсем не смешно, я сжимаю губы — но он поднимает моё лицо к себе и опять целует, только теперь глубоко и требовательно, и властно, даже слегка грубовато.
Я дрожу от нетерпения и прижимаюсь к нему теснее, проводя руками по его плечам, рукам, спине… Его кожа уже опять горит под моими пальцами.
…Он изматывает меня — искусно, умело. Я понимаю, что он делает, чего добивается: он хочет, чтобы я отключился. Я сам просил его об этом — о забытье.
Он добр ко мне…
Но нервное волнение не даст мне сомкнуть глаз, пока я не буду измотан до предела…
Он заставит меня забыть.

…Глаза слипаются.
Я никогда не услышу звука выстрела. Не услышу, как он снимает пистолет с предохранителя, не узнаю, что было в его глазах, когда он нажимал на курок. Может быть… сожаление? Хоть немного. Хоть чуть-чуть. Пожалуйста…